ДУША АЛИ

ВРЕМЯ - объективный и непорочный судья. Всего и всех... Попытки людей судить о прошлом категориями сегодняшних представлений естественны, но субъективны. Проблема проникновения в психологическую ткань другого времени почти всегда остается неразрешенной. Конечно, современники Али, бывшие на 20-30 лет моложе его, запомнили редкостную человечность, искренность, совест-ливость, способность к необычным поступкам и огромный литературный талант. Но и они не могут объяснить, почему Али обращался в своем творчестве к тем или иным темам, как разрешал он внутри себя неизбежное противоречие между несвободой служивого человека и стремлением художника к свободе самовыражения.
На всех известных фотографиях Али печален, скорбные складки у рта рельефны и реальны. Данитка Шортанова, например, объясняет это постоянным напряжением от обдумывания своих будущих творений, а Заур Налоев - переживаниями, связанными с тогдашними политическими репрессиями и фактическим террором против народа, и особенно интеллигенции. В жизни, говорят, он улыбался редко, но то была особенная улыбка, освещавшая лицо нежностью и сердечностью, застенчивым выражением потаенных глубин души.
Он глубоко чувствовал своих собеседников, а не только понимал их. Поэтому в общении был разным, но неизменно внимательным и выдержанным. Этикетным, одним словом. Мухамед Алиевич, младший сын поэта, особенно гордился именно этим, потому что адыгство сильно своими этикой и этикетом, создающими особый взгляд на мир, свою неповторимую культуру и нравственный стержень этноса. В данном смысле Шогенцуков именно адыгский поэт, однако значение его творчества выходит далеко за рамки чисто национального явления.
Он хорошо знал не только историю, но и быт, нравы своего народа. Учение и путешествия по другим землям подарили ему возможность сравнения и трезвости оценок. Двадцатые-тридцатые годы в их противоречивости рождали энтузиазм, оптимизм, но в той же мере, как оказывается на самом деле, лицемерие и страх. Балансируя между подобными нравственными установками окружения, поэт боролся против чрезмерной гибкости нравственности, губящей традиционные моральные ценности, единственно доступным ему путем: через поэзию. Он не мог не учитывать сравнительно низкого уровня просвещенности народа - язык его произведений и характеристики персонажей ясны, доступны пониманию и подражанию им. Такое стало возможным не только благодаря особенному воображению Али-поэта, но и прежде всего глубоко страдающей душе Али-человека. Сила его переживаний была столь велика, что из обыденной истории о девушке, проданной богатею, выросла поэма «Мадина», потрясшая читателей трагизмом, безысходностью и волевым отнятием не только счастья, но фактически и самой жизни женщины. Перед властью денег бессильны адаты... Читательское сознание озаряется ясным пониманием плохого и хорошего, оно неизбежно становится более человечным и развивает сострадание.
Психология лежит в основе всех произведений Али. Популярный у литературоведов К. Юнг наверняка бы сказал, что независимо от художественной формы содержание их «происходит неизменно из областей человеческого опыта, из психического переднего плана, наполненного наиболее сильными переживаниями». Такое творчество находится в границах понятного, здесь жизнь и природа людей с их красотой и ужасами. Поэтому Али так любим народом. С детства читанные строки западают в память, красота и выразительность поэзии Али ведут по жизни многих кабардинцев, понимают они это или нет. Цаца Бердова, учительница Баксанской CШ №2, в седьмом классе впервые прочитала стихи Али на родном языке. Певучесть строк заставила ее декламировать их везде, где было возможно. Это заметили друзья и соседи, стали просить ее читать вслух, а иногда специально собирались ради того, чтобы она, всегда ходившая с томиком произведений Шогенцукова, почитала и им. То было начало пятидесятых годов, она всегда читала с неостывающей страстью все новым и новым поколениям детей стихи классика. Десяток преподавателей-словесников этой школы - ее бывшие ученики, получившие первые навыки литературного кабардинского языка именно у Цацы и через поэзию столь любимого ею Али.
По-другому, но тоже на всю жизнь вошел поэт в судьбу Лели Хаупшевой из Сармаково. Маленькой девочкой, пишущей стихи, она была услышана самим Шогенцуковым. Он одобрил ее детские опыты, посоветовал не бросать сочинение стихов. Это увлечение наполнило дни Лели особым смыслом и светом. Деревенская жизнь с ее проблемами и заботами удивительным образом сочетались в сармаковском доме Хаупшевой с занятиями литературой: она следила за книжными новинками, постоянно писала сама. От малых форм перешла к поэмам, и в свои немалые уже годы сохраняла ясность ума и благодарность к Али.
Чудесную историю своего воскрешения и перемены всей жизни поведала нам адыгейка Саимат, мать пятерых детей. Вскоре после рождения сына, как раз пятого ребенка, она пережила состояние клинической смерти. В течение семи дней была без сознания. Ее видения мало чем отличались от тех, которые описаны людьми, побывавшими за гранью жизни.
Здесь же главным было то, что каждый день к ней «приходил» Али, протягивал ручку и говорил: «Пиши!» Саимат выжила, обложилась словарями и книгами по языку, нашла понимающих ее людей в среде профессионально пишущих. Она, прежде только домохозяйка, стала сочинять гыбзы, сценарии фильмов (один из них был поставлен на республиканском телевидении) и даже написала пьесу об Али Шогенцукове. Я не могу судить о художественной ценности ее работ - они на кабардинском языке, но одно здесь совершенно ясно: когда физические силы иссякли, подсознание включило в борьбу с болезнью неиспользованный женщиной духовный козырь. В детстве и юности она много читала и заучивала наизусть, замечательно декламируя стихи Али. Кроме того, ее отец дружил с человеком, который сидел в Бобруйском концлагере одновременно с Шогенцуковым. Саимат слышала обрывки их разговоров об этом, о мужестве, с которым поэт переносил лагерную жизнь. И знала со слов очевидца ответ Али на вопрос, зачем он ежедневно молится, ведь жизнь столь ужасна, как и за что можно благодарить Всевышнего. Ответ был краток: за то и благодарю, что жив. Может, поэтому спасительные силы влились в нее в облике Али, может на самом деле поэт выступил в образе ангела-хранителя.
В Баксанской школе одиннадцатиклассники готовили инсценировку «Мадины». На вопрос о душе Али ответили, что она, конечно, в раю. Ведь ради творчества поэт отказался от многих радостей, перенес мучения и в невыносимых страданиях, несломленный духом, погиб от рук фашистов. Благочестие его было столь велико, что Всевышний одарил его раем - эта не противоречащая народным представлениям истина согревает сердца родственников и друзей Шогенцукова. Друзей гораздо больше, чем было при жизни, ведь племя читателей его растет, и не только в адыгской среде.
«Камбот и Ляца» в переводе Семена Липкина подобна песне. Эпические мотивы усиливаются лирическим видением материала, эмоциональная сила воздействия возрастает. В мировой литературе есть темы посильнее, но есть ли история трогательнее, чем эта?.. Наивным кажется человек, добивающийся того, что ему кажется справедливым. Возвышенный сказ Али в защиту маленьких людей, отстаивающих всеми доступными средствами свое право на свободу, на счастье, на право быть любимым, заканчивается смертью героев. Это вызывает протест читателя, но такова историческая правда, и здесь поэт объективен. Он не идет на поводу у собственных чувств, он регистрирует внеличный человеческий процесс. Светлейшая грусть остается в душе каждого, кто прочитал или увидел на сцене драму «Камбот и Ляца». Данитка Шортанова, игравшая Ляцу в первой постановке на кабардинской сцене рассказывала, сколько жалости было в ее отношении к героине, как рыдал зал, когда убежавшая от князя девушка умывается в ручье возле жилища старого Тембота, как безутешен был зритель в финале драмы. Конечно, сейчас другое время. Волны знаний и информации захлестывают не только умы, но и сердца, делая привычными, по-вседневными атрибутами страдания, гибель тысяч людей. Локальные войны и атмосфера насилия, национальное и конфессиональное недоверие и конфронтация отодвигают для взрослого человека явление литературы на второй или третий план. Но дети рождаются и воспитываются всегда, они легко воспринимают идеи и образы не только национальные, но и вселенские, всечеловеческие. Та святость чувств, что есть в «Камботе и Ляце», будет доступна и кабардинцу, и любому другому. А какое сердце не содрогнется от горя матери из «Зимней ночи», продавшей волосы, чтобы спасти больного ребенка! На этом фоне меркнет святочная история из «Дара волхвов», поведанная О, Генри, где девушка лишается своих роскошных кос, чтобы купить рождественский подарок избраннику.
Надо сделать так, чтобы стихи поэта были доступны всем, чтобы они лежали на каждом книжном прилавке. И на языке оригинала, и в переводах. Ася Паунежева, учительница начальных классов уже упоминаемой мною Баксанской школы, не зря ведь просила, чтобы в учебниках помещали побольше шогенцуковских стихов, дети к ним очень восприимчивы и всем своим сердечком проникаются чувствами Али.
Неравенство людей, их зависимость друг от друга предопределены социальными условиями жизни, нравами, царящими в обществе. Симпатии моего поколения были на стороне унижаемых, сегодня подростки идеализируют силу, подражают «крутым». Умар из моего детства был явно страдающей стороной - кабардинцы, жившие рядом, всегда сочувствовали ему, говоря, что он бывший холоп своей жены, которая женила его на себе, хотя он был на четверть века ее моложе. Может, это было правдой, может, он был на самом деле несчастен. В силу тогдашнего малолетства я этого не помню, но осталось в памяти и впрямь его бесправное положение в семье. Возможно, и поэтому, а не только в силу усвоенного в школе и вузе марксистского учения о классах, расстановка нравственных акцентов в «Камботе и Ляце» мне кажется естественной. Сегодняшняя идеализация высших сословий почти всегда вызвана ностальгией по тому, как должно быть. Дворянский кодекс чести заслуживает восхищения и сегодня, но, видимо, уже во времена Али Шогенцукова далеко не каждый считал необходимым чтить все его элементы и строить личную жизнь в соответствии с ним.
Нельзя забывать, что год рождения Али - 1900-й был венцом XIX столетия, что мир стоял на пороге величайших потрясений, которыми оказался столь богат век следующий. Веяния времени достигали не только столиц, но и окраин государств, хотя и не столь быстро, как сейчас, когда господствуют электронные СМИ. Разрушение устоев ускорилось революцией, коллективизацией и сопутствующим им желанием выжить любой ценой.
Достоинство отдельного человека ничего не стоило, и Али не мог не содрогаться, видя деградацию морали. Он не оставил заметок на этот счет, так как был занят самым важным делом: спасал души своих учеников. Но его знаменитый современник Освальд Шпенглер в 1918 году в «Закате Европы» сказал то, что, без сомнения, чувствовал и Али: «Воцаряется мозг, так как душа вышла в отставку». Цивилизация наступала на культуру, вытесняя инстинктивную мораль, при которой человек жил бескорыстно и естественно. Али психологически точно наделил моралью культуры своего народа именно крестьянство, потому что после исчезновения высших сословий оно стало единственным ее носителем. Не удивительна поэтому реакция современников - они узнали себя, свои чувствования, свои переживания. Заур Шетов, директор Баксанской СШ №2, историк по образованию, двоюродный племянник Али, говорил, что его бабушка, 1902 года рождения, читавшая «Камбота и Ляцу», не подвергала сомнению истинность всего изложенного. Сегодня эта поэма и ее события - далекая история. Далекая, но взывающая к душе прагматичного, ищущего выгоду сегодняшнего человека.
Гуманистические тенденции наступающего XXI века очевидны любому, кто хотя бы поверхностно следит за жизнедеятельностью нашей планеты. Права человека становятся камнем преткновения любого спора, защита их - приоритетами в политике. И в этом смысле Али - психолог, поэт и философ - оказывается гораздо современнее многих из ныне живущих. Его беспокойство о нравственном здоровье народа пробивается сквозь толщу лет, будоражит ищущие умы и неравнодушные сердца. Такой же тревогой продиктованы и строки ученого Баразби Бгажнокова из «Адыгской этики», опубликованной в 1999 году: «Мы видим, как вяло, непоследовательно и в принципе ошибочно реагируют адыги на реалии конца XX столетия. Народ, о свободолюбии которого слагались легенды, едва ли не добровольно отказывается от демократии, от этически выверенных принципов самостроительства и самоусовершенствования, тем самым снимая с себя ответственность за свою судьбу, за судьбу будущих поколений».

Оба – баксанцы, они сегодня союзники и единомышленники, гуманисты в культуре. Не сомневаюсь, ни один из них не сноб. Ведь снобизм - это ограниченность. Мне часто встречались образованные и не очень люди, которые говорили, что нет нужды читать книги местных авторов, смотреть спектакли национальных театров и следить за программами нальчикских каналов телевидения. Поскольку есть мировая литература, элитарное телевидение, кино и театр. При этом они вполне всерьез считали и считают себя настоящими адыгами. Споры с такими людьми, в принципе, бессмысленны. Смысл состоит в том, что уменьшается читательско-зрительская аудитория, соответственно снижается интеллектуальный потенциал и художественный уровень творческой продукции - нет профессиональной, объективной оценки и критики. Волей-неволей господствует принцип: и так сойдет. Сегодня - да, а завтра общество будет другим. Оно предъявит счет халтуре. Особенно халтуре в культуре - ведь развитие идет циклами, и восходящая линия не за горами. За этой уверенностью стоит кропотливая работа многих и многих энтузиастов, учителей и воспитателей, которые день за днем прививают любовь к родному языку и речевые навыки не обиходного, а именно литературного языка. Поэзия Али Шогенцукова здесь незаменима, так говорят все учителя родного языка. Значит, не только звучание, не только содержание произведений, но и эмоции самого Али, рожденные его беспокойной, любящей душой, станут наставниками новых поколений. Он был от природы наделен не только богатым воображением, обаянием, но и даром просветителя. «Два дня моей жизни» - поэтическая квинтэссенция его мечты о просвещении народа. Школ сегодня в общем-то хватает, как и хороших учителей. Нужны просветители, как и всегда. Они редки, почти как пророки. Али был таким редкостным человеком. Он рано покинул землю - мы не знаем, что он мог еще совершить. Мы не знаем всего созданного им - утрачена поэма «Кызбурун», исчезла синяя папка с его лирическими стихотворениями. Мы знаем, что Али был кому-то как кость в горле, и его посадили в эшелон, прямиком отправившийся в вечность. Среди версий, бытующих в народе, я слышала и такую: военкоматские служащие, боясь авторитета Али в разрешении их спора с театром из-за здания на улице Суворова, где в то время в зале шли репетиции и где также были служебные кабинеты военкомата, свершили произвол и призвали его, больного, в армию. Когда-нибудь, возможно, правда станет известна. Неизмеримость же потери Али для литературы очевидна. Житейские и нравственные тяготы четверых его детей и вдовы понятны тем, кто сам жил в военное и послевоенное время. Неестественно, но вполне объяснимо, почему все дети Али не дожили до своей старости. Безутешным было горе Мухамеда Алиевича: «Я отца живым не помню...». Конечно, ему было лишь два года, когда Али погиб. Юношей в грузинском подвальчике его окликнул Кайсын Кулиев и признался, как сильно он любил великого поэта. За неделю до собственной кончины сын Али строил планы, как ему поучаствовать в увековечении памяти Кайсына. Он успел отметить личной денежной премией понравившийся ему очерк, опубликованный в республиканской газете, изготовить юбилейную отцовскую медаль, но не осуществил горячего желания отдохнуть на рыбалке... Он сожалел, что в свое время не помог построить дом двоюродной сестре, что не составил генеалогическое древо рода, пока живы были старшие. И ни разу не подчеркнул, каких трудов и каких материальных вложений стоило ему поддержание памяти отца на достойном уровне. За короткие мгновения. Неожиданно для себя и других он умер. Поверить в это трудно, настолько он был полон жизни, желания разыскать утраченные работы Али. Судьба поставила точку в его земном существовании. Лично мне ничего не остается, как повторить вслед за Полем Элюаром:

Годы всегда мне дарили
Силу жить жизнью других,
И чтобы полнилось сердце горячею кровью других сердец.

От прочитанного в школе рассказа Али Шогенцукова «Под старой грушей» до книги о нем прошли десятки лет.
Заур Шетов говорил, что та груша еще жива. Али тоже жив. Стихами, любовью, памятью. Дерево в конце концов выкорчуют. А Али будет жить до тех пор, пока будут живы читающие и пишущие. Об этой тайне настоящего таланта мне хотелось поговорить с мудрым и глубоко знающим литературу Зауром Налоевым. Его имя и заслуги в развитии адыгской культуры не нуждаются в комментариях. Встреча состоялась, как и долгий разговор о стихах Али. Вот отрывок из нашей беседы.
- Когда состоялась ваша первая встреча с поэзией Шогенцукова?
- Я полюбил его стихи, как только услышал их на кабардинском языке. Певучие, удивительно красивые и яркие. Я принял поэта в свое сердце. Для меня он стал в один ряд с Пушкиным, Руставели, Гёте. Кто-то может сказать, что это неравнозначные таланты. Не знаю, над этим надо думать. Ведь, допустим, Хафиз вырос в стране с развитыми литературными традициями. Пушкин воспитан не только на русской поэзии, но и на европейской. У Али за спиной не было ничего, кроме устного творчества. Я не уверен даже, что он знал Ляшу Агнокова, величайшего кабардинского лирика. Он знал Пачева, но ведь Бекмурзу народ получил отлакированным: его редактировали, переписывали, желая сделать поэтом, угодным власти, и в конечном итоге убили в нем поэта.
- Душа Али... В каких стихах, на ваш взгляд, она наиболее ощутима? Можно ли говорить об Али Шогенцукове как о лирическом поэте?
- Какой была его поэтическая душа?.. Если взять сохранившиеся произведения Али, то большая часть из них газетные, деловые, агитационные стихи, но ни в коей степени не лирика. Среди его поэтического наследия есть несколько по-настоящему глубоко лирических произведений, в частности, баллада «Прочь от дверей», поэма «Зимняя ночь», проникнутая глубоким сочувствием к несчастной женщине, продавшей свою красоту, чтобы накормить больного сына, но так и не спасшей его. Глубоко лирическая поэма в защиту человека униженного и оскорбленного. А возьмем «Мадину». И здесь главную нагрузку несет не сюжет, а лирическое начало. Сюжет лишь вспомогательный инструмент, который позволяет душе, любящей, прекрасной душе, творить. «Камбот и Ляца», конечно, в большей степени вещь эпическая, но без лирической струи она не была бы тем, чем является сейчас. Вступление к поэме - мощный лирический поток. Этот поток подхватывает и несет наши души, мы переживаем все, что происходит с героями, как будто это происходит с нами, с нашими отцами, матерями. Вот это и убеждает, что Али Шогенцуков был великий лирик, которому и эпическое начало не чуждо, но оно несло с собой вспомогательную функцию. А главное - раскрытие души, души поэта великого, человека нежного, любящего...
- Сам собой возникает вопрос об идейном настрое шогенцуковских поэм...
- Вот баллада «Прочь от дверей». Жена арестованного белогвардейцами большевика приходит повидать мужа. Ей сообщают, что его расстреляли. Тогда она просит отдать тело, но ей отказывают. Это пересказать невозможно, до такой степени передано музыкально, певуче. И здесь мы видим ту же самую женщину - бедную, несчастную, униженную. Это стихотворение не про большевиков, оно о защите поэтом простого человека. И «Зимняя ночь» направлена вовсе не против империалистической войны, она в поддержку человеческого достоинства. Вот в этом контексте я и хотел бы остановиться на поэме «Камбот и Ляца». Крепостной крестьянин, который только и умеет, что работать в поле, вдруг оказывается героической личностью, этикетным человеком, а князь, которого воспитывали в традициях рыцарского кодекса чести, предстает невоспитанным, трусливым хамом. Естествен-но, это не соответствует исторической правде. Так в чем же дело? Долгое время такая социальная перевернутость понималась в том смысле, что поэма работает на советскую власть, на критику эксплуататорского класса, что она проникнута идеями большевизма. На самом деле никакого большевизма здесь нет. Социальная перевернутость несет в себе идею абсолютной ценности угнетенного класса, угнетенного человека, подавленного феодальными законами, феодальным строем. И здесь поэт выступает в защиту бесправных людей. Людей, у которых были только те права, которые гарантировал этикет. Поэт высмеивает князей, дворян, потому что при всей их доблести и воспитанности люди, работавшие на них, были несчастны.
- Следовательно, Али Шогенцуков, лирик и романтик, выступает прежде всего в защиту прав униженных, незащищенных?
- В этом плане очень интересно рассмотреть образы его героинь. Женщины из произведений «Прочь от дверей», «Зимняя ночь», «Мадина» - красивые, добрые, порядочные. Но все эти качества, и в первую очередь красота, приносят им несчастье. И вот поэт защищает женскую красоту, выступая в роли сказочного принца. Лучшие поэмы Али написаны от души, они гуманистичны.
Есть у Али поэма, написанная в конце тридцатых годов, после того, как он увидел всю чудовищную античеловечность сталинского строя, сталинской репрессивной политики. В «Юном герое» тоже есть струя человеколюбия, но как таковая, эта поэма уже не действует на людей с такой силой, как гуманистические произведения поэта. Она намного ниже его таланта. Первые его поэмы были очень талантливы, последующие не набрали такой высоты. Для меня они просто существуют, но мне не хочется их перечитывать, а в то же время произведения, о которых мы говорили выше, перечитываю снова и снова, меня тянет к ним. Я вспоминаю детство, когда старики и старухи звали меня почитать «Зимнюю ночь», «Мадину», «Камбота и Ляцу». Они слушали и вытирали слезы. Али был выше, чем письменный поэт, который обращается к читателю, у него читательская публика намного шире. Безграмотные люди воспринимали его намного глубже и острее, чем люди, умевшие читать. Такая любовь людей, душой воспринимающих твои произведения - мечта всех великих. Мечта Шекспира, Гёте, Пушкина, Хафиза... Али Шогенцукову эта любовь была обеспечена с самого начала.
- Но без литературной традиции ни поэтических высот, ни народной любви достигнуть невозможно...
- Отсюда тяга Али к знаниям, к просвещению. Вернувшись домой после своих заграничных «университетов», он стал учителем, и был счастлив, обучая детей. Во всех его произведениях просветительская струя обязательным образом присутствует. Именно просветительская деятельность большевиков была ему по душе. Именно поэтому в начале своего творчества он сотрудничал с новой властью, открыто называя себя коммунистом, но когда увидел, что творится от имени народа и во имя народа, отрекся от нее, и этого ему не простили. И когда началась война, его не мобилизовали, как других, а в прямом смысле засунули в поезд, предназначенный для рабочего батальона, для людей, которым политически не доверяли. С этого эшелона он попал в Бобруйский концлагерь, где и погиб. Поэта стали замалчивать, не издавались его произведения. Я мучался: куда подевался Али, где его книги? Но никто не мог ответить. Просто партийные чиновники, службисты решили, что раз Али попал в плен к немцам, он непременно должен стать предателем, служить фашистам. Поэтому одно время его произведения не печатали, они не изучались в школе. Но Али не мог стать предателем, ведь, предав власть, он предал бы и народ. Народ, который любил поэта безмерно. Я далеко не уверен, что окажись на месте поэта люди, которые ему не доверяли, которые послали его прямо в руки к немцам, они выдержали бы подобное испытание. Вряд ли бы они показали такое мужество, такую доблесть, такую самоотверженность, какие показал Али. И только после того, как стали возвращаться бывшие военнопленные, томившиеся с поэтом в одном концлагере, и рассказывали, что произошло с Али, тогда лишь власти предержащие вспомнили о Шогенцукове. Он снова вернулся к народу, и любовь народа постоянно росла, растет и будет расти. Если кабардинцы стали просвещенным народом, если они пишут на родном языке стихи, прозу, читают романы, то прежде всего это заслуга Али.
- То есть читательскую публику, публику, воспринимающую вершины человеческого духа, создал именно Шогенцуков?
- Али дал нам образцы высокой литературы, и если кто-то из нас, пишущих, похваляется своими стихами, прозой, то он должен сначала поклониться памяти поэта, без которого не было бы всех нас. Пушкин не зря сказал: «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит». Шогенцуков будет славен, доколь в подлунном мире будет существовать кабардинский язык. Али умрет вместе с кабардинским языком. Как и весь кабардинский народ, я молю Всевышнего, чтобы он защитил наш язык, нашу национальность...
- Созвучен ли Шогенцуков нашему времени?
- Давайте снова обратимся к «Мадине». Феодализм умер, ушло время предреволюционное, когда Мадину продали. Ушло время и гражданской войны, однако ведь сегодня женщина, да и не только женщина, а любой маленький человек все так же незащищен, все в той же неволе, в какой был тогда, век назад. В сущности, какая разница кто у меня отнимает право на свободу: феодал, капиталист или коммунист. Важно, что человеку плохо в современных условиях, плохо от насилия, бедности, от отсутствия демократии, от всего, что ограничивает человеческую свободу, человеческое счастье. Шогенцуковские герои очень похожи на современных людей, хотя и одеты по-другому. Мужчины, страдавшие в те времена, похожи на сегодняшних мужчин, многие из которых не в состоянии накормить свои семьи. Именно поэтому шогенцуковские стихи и поэмы, посвященные простым людям, актуальны, они не могут не будить в наших душах протест против той неволи, с которой эти люди боролись, от которой страдали. Я думаю, стихи эти читаются вовсе не потому, что написаны они на кабардинском языке, а потому, что в них есть душа. Страдающая душа.

Мария КОТЛЯРОВА.
Поделиться:

Читать также:

25.03.2024 - 15:30 Си жэнэт
21.03.2024 - 11:30 Ахъмэт и фо изщ